Нашествие. Москва-2016 - Страница 88

— Я не равнодушный, я просто легче это все воспринимаю, практичней.

— Ну и я практичней. Вот мальчишка у капитана — совсем безумный зверек.

— Мальчишку не трожь, — слегка насупился Лабус. — Он матери лишился, потом отца потерял. В таком возрасте это…

— Да я понимаю, но все равно как-то… Если бы мы ему позволили, он бы «языка» ножом всего изрезал. Ты помнишь, как он скалился? И это пацан, которому еще и двенадцати нет!

— Так дети более жестокими, чем взрослые, могут быть. Я фильм видел про Бразилию — знаешь, какие там подростковые банды? Целые районы держат, с ними ни полиция, никто совладать не может. А с «языком»… — Лабус покачал головой. — Нет, не верю. Ткнул бы пару раз ножом, увидел кровь, испугался бы и больше не стал.

— Не знаю, не знаю, — сказал Курортник. — Ладно, мне вот что интересно: помнишь, в самом первом патруле была эта, как ее капитан называет, тачанка — с оружием? Там наши стволы лежали. А Сота говорил, что оружие из его клуба чужаки сложили в грузовик. Возможно, чтобы тоже транспортировать. Что это значит?

— Что противник наше оружие не берет в использование, но и не уничтожает.

— Правильно, свозит в одно место. Или в какие-то определенные места. Куда, для чего?

Лабус пошевелил черными бровями и предположил:

— Либо они его централизовано уничтожают, либо пересчитывают и сдают на склады. Формируют запас, который потом будут раздавать бойцам. Может, потренируются сначала.

Курортник молчал, обдумывая предположение напарника. Лабус, отложив бинокль, посмотрел на пушистые белые облака, потер усы и, глубоко, всей грудью, вдохнул.

— Лето какое, а, Леха? Сейчас бы к моим на Клязьму…

— Кто там идет? — перебил Курортник. — Ровно на двенадцать, внизу.

Он подался вперед, опустив бинокль так, чтобы видеть большую асфальтовую площадку под домом. Через нее медленно шел лысый человек, да странно так шел: руки прижаты к телу, ноги полусогнуты. Он едва ковылял, будто инвалид, вставший с медицинского кресла.

— Это что такое? — удивился Лабус, снова взявшись за бинокль. — Гражданский?

— Да, совсем оборванный. Еле тащится. На наркомана похож.

— Или на больного. Что это на голове у него? Вроде дырки прожженные, видишь?

Оба вскочили, когда сзади раздались выстрелы. Гулкое эхо взрыва раскатилось между домами.

Пригибаясь, они бегом пересекли крышу. Курортник встал на одно колено, подняв «бизон», а Лабус лег, выставив ствол СВД.

Выезд из гаража был на другом конце дома, между первым и вторым подъездом — к нему вел асфальтированный пандус, огороженный двумя бордюрами. Между домом и тротуаром тянулся широкий газон, его пересекали идущие к подъездам дорожки.

По улице двигалась колонна чужаков: «химический танк», четыре тачанки, броневик и пешие. Из-за широкого просвета между домами на другой стороне улицы по ним стреляли. Сверху спецы хорошо видели нападавших.

— Армия, — сказал Лабус. — И гражданские. По дурости напоролись, срочники наверняка.

Отряд из десятка солдат двигался через дворы, защищая небольшую группу гражданских, и наткнулся на противника. Скорее всего, среди срочников остались только рядовые, любой офицер знает, что надо высылать вперед разведчиков. А теперь было поздно. Бойцы, уложив гражданских на землю посреди заросшего деревьями участка земли возле гаражей, тоже залегли. И открыли огонь, но с броневика ударила пушка — взрыв накрыл людей градом осколков и черных комьев.

Несколько бойцов и часть гражданских побежали назад, хотя большинство так и не встали. Две тачанки свернули за ними, вкатившись на бордюр, поехали между деревьями. Рядом бежали пешие чужаки. Срочники на ходу отстреливались. Их осталось четверо, потом трое, двое… Один, присев за кустом, дал длинную очередь, и этим спас трех гражданских и последнего бойца, которые успели нырнуть за гаражи. С тачанки упал водитель, она на полном ходу врезалась в молодое дерево, сломала его и встала. Из-под днища повалил дым.

Лабус наблюдал за боем в прицел СВД. Несколько чужаков пошли между телами, добивая раненых. Сред них были две женщины — Костя уже научился распознавать их, хотя вообще-то бабы во вражеской армии мало отличались от мужиков. Не бабы, а доски какие-то, он таких не любил, предпочитал сельских красавиц, чтоб формами были не обижены и в глазах — огонь.

Один чужак нагнулся и вздернул на ноги девушку в красном спортивном костюме. Она закричала, боец тряханул ее так, что взметнулись светлые волосы, и закатил оплеуху, бросив обратно на землю. Она вскочила, чужак обхватил ее за поясницу, легко взвалил на плечо и понес обратно к колонне. Но девушка попалась боевитая — начала колотить его кулаками по спине, затем исхитрилась вытащить из ножен на поясном ремне извилистый нож. И воткнула бойцу в ляжку.

Выстрелы к тому времени смолкли, и до крыши долетел сдавленный крик. Чужак швырнул девушку на землю, она бросилась прочь, а он вскинул оружие с торчащей вбок длинной кривой рукоятью. Рванул рукоять на себя, отпустил…

Константин Гордеев многое видел, но он вздрогнул, когда светлый затылок девушки взорвался. Волосы окрасились темно-красным, и она упала лицом вниз.

— Твою мать! — он поймал в прицел голову чужака, который поковылял обратно к машинам.

— Костя! — позвал Курортник.

Так и не выстрелив, Лабус оторвался от прицела. Колонна снова набирала ход, при этом сворачивая к дому, на крыше которого они лежали.

— Думаешь, газ хотят пустить?

Курортник вскочил.

— А зачем БХМ? Вниз, быстро!